П.А. САФРОНОВ Университет как проблема: о непереводимости академической традиции

УНИВЕРСИТЕТ КАК ПРОБЛЕМА: О НЕПЕРЕВОДИМОСТИ АКАДЕМИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ
Автор: Сафронов Пётр Александрович, кандидат философских наук, старший научный сотрудник сектора социальной эпистемологии Института философии РАН, декан философско-социологического факультета РАНХиГС при Президенте РФ, e-mail: peter.safronov@gmail.com
Аннотация: На протяжении всей их истории университеты в царской России создавались и рассматривались как часть государственного аппарата. Зависимость университета от имперской бюрократии, проявлявшаяся на разных уровнях, создавала странное состояние институциональной ‘полуавтономии’, основанной исключительно на личных взаимоотношениях. Мутация личного в институциональное и наоборот является центральным пунктом анализа в этой статье.
Ключевые слова: университет, бюрократия, государство, перевод, аппарат, автономия

THE PROBLEM OF UNIVERSITY: UNTRANSLATABLE ACADEMIC TRADITIONS
Author: Safronov Peter, PhD, Senior Research Associate of the Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences, Dean of the Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration (RANEPA), e-mail: peter.safronov@gmail.com
Summary: Universities throughout their whole history in tsarist Russia were designed and regarded as a part of state apparatus. University multileveled dependence on imperial bureaucracy produced strange institutional ‘semi-autonomy’ based on personal relationships only. Mutation of personal into institutional and vice versa is the central point of the article.
Keywords: university, bureaucracy, state, translation, apparatus, autonomy

Ссылка для цитирования:
Сафронов П.А. Университет как проблема: о непереводимости академической традиции // Артикульт. 2012. 7(3). С. 46-56.

скачать pdf

Изучение трансформаций отечественной образовательной среды на всех этапах её развития вызывает огромный практический интерес. Неоспоримо важнейшее положение университетов в образовательном ландшафте. Текущее положение дел, характеризующееся слабостью как индивидуальной рефлексии, так и коллективных форм самоорганизации в этой сфере, невозможно понять и объяснить вне исторического контекста. После 1917 года, а затем после 1991 года, численность студенческого и отчасти преподавательского состава возросла многократно, но её самосознание стало гораздо более расплывчатым, чем до революции. Постепенно сформировался и продолжает бытовать до сих пор заполняющий эту интеллектуальную лакуну миф, опирающийся на ‘лирическую’ картину деятельности высших учебных заведений в императорскую эпоху^[1].

Что такое университет с точки зрения его истории? В России, вплоть до петровской эпохи фактически не имевшей собственной научно-образовательной традиции и поддерживающих её институтов, этот вопрос стал проблемой возможности перевода западноевропейской модели университета на отечественную почву. Перевода, во-первых, в смысле административной организации высшей школы и, во-вторых, в смысле (само)определения деятельности участников академической корпорации. Задача настоящей статьи заключается в том, чтобы обозначить основные черты перевода западноевропейской академической традиции в царской России, показать особенности и проблемы этого процесса, а также охарактеризовать роль государственной власти в нем.

Начало последовательным действиям по переводу университетской системы в контекст российских условий стало создание в 1755 году Московского университета. В 1855 году, направляя коллегам поздравительный адрес по случаю столетия со дня основания университета, ученые Киевского университета писали: «…нет ни одного сословия в России, в котором не было бы людей, обязанных своим высшим образованием этому святилищу наук»^[2]. Всесословность образования, отсутствие отдельного богословского факультета, широкая просветительская деятельность ― эти черты Московского университета стали определяющими для развития всей высшей школы России. Вековые беды первого университета ― материальная скудость, медлительность обновления преподавательского состава, произвол отдельных лиц ― также перешли на университеты созданные позже.

Уже в первые годы существования Московского университета стало заметно преобладание бюрократических интересов. Немногочисленные русские профессора вступили в яростный спор с иностранными коллегами по поводу рассадки в помещении университетской конференции (совета), требуя распределения мест по старшинству службы^[3]. Система дарования чиновных преимуществ (ношение шпаги, зачтение учёбы в срок службы, казённый кошт) применялась для привлечения слушателей в университеты^[4]. Желание Ломоносова сформировать преподавательский состав высшей школы из числа её собственных воспитанников^[5] с течением времени выродилось в работающую на холостом ходу машину аттестации научных кадров. Присвоение учёных степеней опять-таки соединялось с представлением об обеспечиваемых ими чиновных привилегиях, строго соотнесённых с Табелью о рангах. Ревниво охраняя престиж этих привилегий, учёное сословие всячески тормозило процесс ротации научно-преподавательского состава, что приводило к катастрофическому кадровому голоду^[6]. «Вечной» проблемой русских университетов стал недостаток докторов наук^[7]. Не приходится удивляться равнодушию преподавателей ко всему, что так или иначе выходило за пределы их служебных обязанностей. Беда обнаружилась тотчас после основания первого русского университета в Москве. Куратор И.И. Шувалов «жаловался на учителей и профессоров за недостаток деятельности»^[8].

Становление и развитие Московского университета было неотделимо от действий государственной власти. Университет стал детищем монархии, пусть не самым любимым, но опекаемым с железной неукоснительностью. Монархия создала и развила университет буквально на пустом месте. Иначе говоря, «университет … не был вызван сознанием общества в необходимости высшего образования: его учреждала Верховная Власть для образования полезных деятелей на поприще государственной службы»^[9]. Смена вех университетского развития обуславливалась государственными задачами и подчинялась им. Царское правительство было едва ли не вынуждено брать на себя роль активного участника университетской политики, которая в результате становилась в ряд других отраслей государственного управления.

Рассматривая университет как часть имперской системы власти, царская администрация естественно стремилась рассматривать происходящее в нём при помощи оптики государственной службы наиболее понятной для бюрократического взгляда. В результате университет стал местом, где одни чиновники (профессора) готовят к служебной деятельности других, будущих чиновников (студентов). Иначе говоря, «университет … не был вызван сознанием общества в необходимости высшего образования: его учреждала Верховная Власть для образования полезных деятелей на поприще государственной службы»^[10]. Очевидно, что при таких условиях даже постановка вопроса об университетской автономии как составной части академической традиции оказалась существенно затруднена. Известный деятель николаевской эпохи, министр народного просвещения (в 1833‑1849 гг.) С.С. Уваров недвусмысленно утверждал, что «зло превыше всех прочих» заключено в мнении, будто «студенты составляют отдельное сословие, имеющее свои виды, свой голос и даже свои права»^[11]. Отказывая учащимся в праве сознавать себя как единое целое, правительство неминуемо должно было отказать в таком праве и учащим, то есть преподавателям. Единственным показателем научной работы, обладания статусом ученого служило формальное наличие ученой степени^[12].

Поскольку имперская система управления была чрезвычайно сложна и непрозрачна, академические деятели постепенно научились использовать несогласованность её частей в своих целях, иногда напрямую апеллируя к царю. Характерным примером здесь может служить деятельность графа Сергея Григорьевича Строганова на посту попечителя Московского учебного округа в 1835‑1847 гг.)^[13]. Использование личных контактов с царем или высокопоставленным бюрократом практиковалось не только графом Строгановым. Игра на внутрисистемных противоречиях становилась важнейшим способом обеспечения преимущественного положения отдельных лиц и институций, исподволь корректируя и дополняя формальные нормы посредством сложившихся неформальных практик и отношений^[14].

Хронологическая последовательность сменявших друг друга университетских уставов 1804, 1835, 1863 и 1884 гг. часто превращалась в «естественное» основание университетской историографии^[15]. Однако правовое регулирование посредством уставов и других актов повсюду переплеталось с ‘теневыми’ балансами сил и персональных договорённостей, изнутри государственной машины оспаривавших единообразность её функционирования^[16]. Перевод академической традиции на отечественную почву поэтому не имел линейного, однонаправленного характера, представляя собой на каждом этапе результирующую многих, часто конкурирующих, движений. Однако в подавляющем большинстве эти движения возникали и затухали внутри государственного аппарата, отдельно от общественных дискуссий.

Проект учреждения Московского университета в 1755 г. был фактически единоличной инициативой М.В. Ломоносова, который подготовил первоначальный текст, и И.И. Шувалова, внесшего в него свои коррективы^[17]. Выработка положений университетского устава 1804 г. происходила в узком составе специального комитета под председательством товарища министра народного просвещения М.Н. Муравьева^[18]. Этот же комитет занимался и подготовкой уставов Академии наук и Российской академии^[19]. Обсуждение устава 1835 г. также носило кулуарный характер, не выходя за пределы узкого круга высшей бюрократии. В деятельности лиц, причастных к обсуждению ‘университетского вопроса’ постоянно обнаруживалось противоречивое стремление добиться создания национальной высшей школы по европейскому образцу. Наибольшей остроты это противоречие достигло в царствование Николая I^[20]. Одновременно заявлялось, с одной стороны, стремление «основать образование русского народа на тех коренных началах, которые определяются его историей и составляют крепость его жизни», а с другой – намерение «поднять и поставить университеты в уровень с современной европейской наукой»^[21]. Болезненная реакция правительства на попытки широкого обсуждения положения в высшей школе^[22] только усиливала общее впечатление несостоятельности проводившейся политики^[23], которая, впрочем, вызывала критику современников и ранее^[24].

История российских университетов, едва начавшись уже обнаруживала приметы упадка  по мнению многих наблюдателей. Так, например, либеральный министр народного просвещения (в 1861‑1866 гг.) А.В. Головнин с горечью подчеркивал, что университеты превратились в «питомники чиновников»^[25]. Реагируя на стагнацию университетов, имперская администрация зачастую становилась неожиданным источником наиболее радикальных предложений по реформированию высших учебных заведений. Чего стоит хотя бы тот факт, что в 1860 г. в заседании Главного правления училищ видный сановник, член Государственного совета барон М.А. Корф, выступил с предложением полностью «уничтожить все приемные и вступительные экзамены, предоставить всем желающим посещать лекции и держать испытания на получение ученых степеней»^[26]. Вместе с тем, именно представители центральной администрации на местах наносили наиболее тяжелые удары по университетской автономии. Особенно разрушительны оказались результаты погромной деятельности на посту попечителя Казанского учебного округа М.Л. Магницкого и его единомышленников Д.П. Рунича, А.С. Стурдзы в 1820‑1826 гг., последовательно внедрявшего репрессивные методы руководства университетским преподаванием^[27]. Внутренняя несогласованность и аппаратная борьба фактически приводили к тому, что элементы университетской автономии возникали или уничтожались как побочное следствие очередной правительственной перестановки.

Университетская реформа Александра II в такой перспективе не может восприниматься как переломная точка в развитии высшей школы. Разумеется, градус общественной полемики вокруг университетского вопроса был беспрецедентно высок^[28], однако в конечном счете подготовка устава сосредоточилась в Министерстве народного просвещения, под эгидой которого работала непосредственно занимавшаяся созданием текста документа комиссия под руководством попечителя Дерптского учебного округа Е.Ф. фон Брадке, а затем особое совещание под председательством упоминавшегося выше графа С.Г. Строганова. При этом царская администрация демонстрировала определенную степень открытости в процессе начальной разработки документа. Проект устава был переведен на английский, немецкий и французский языки. По официальному поручению К.Д. Кавелин был специально командирован для изучения постановки университетского образования в странах Европы^[29]. И все же реальным итогом реформы стало прежде всего обновление кадрового состава университетов приуроченное, как и в 1835 году, к введению нового университетского устава^[30].

Общественная полемика фактически сыграла на руку стремлению обновить бюрократический аппарат после прихода к власти Александра II. Конкретное содержание образовательной политики по-прежнему находилось в зависимости от личной воли императора и его окружения. Уже в начале 1870-х гг. были предприняты попытки по пересмотру основных положений устава 1863 г. В 1875 г. комиссия под председательством товарища министра народного просвещения И.Д. Делянова приступила к подготовке проекта нового устава, который был вынесен на рассмотрение Государственного совета в начале 1880 г.^[31]Таким образом, либерализм устава 1863 г. был по преимуществу внешним, декоративным, не способствуя реальной автономии университетов. В действительности, правительство уже в 1860-е гг. было полно скептицизма и недоверия к принципам академической свободы и исподволь нарушало их^[32].

Принятый в 1884 году университетский устав вновь в явной форме запретил поощрение корпоративного сознания^[33]. В то же время было бы некорректно воспринимать весь период 1884-1917 годов под знаком ограничительных мер. Более того, уже к 1900 году устав 1884 года не представлял собой «цельного и систематизированного законодательного акта»^[34] и эта ситуация только усугублялась в дальнейшем. Одновременно крепло и к 1917 году все чаще открыто выражалось убеждение в том, что университет не может и не должен выполнять задачу подготовки выпускников к государственной службе. Прямо формулировалась задача отмены «служебных и сословных прав, …связанных с получением университетского диплома»^[35]. Опираясь на практику французских высших учебных заведений, авторы цитируемого документа подчеркивают необходимость большей близости университетского образования к требованиям профессиональной подготовки с сокращением срока обучения до трёх лет^[36].

Родовой чертой российских университетов, связывающей их с германской академической традицией^[37], было воплощение единства образовательной и исследовательской деятельности в фигуре профессора, единолично занимающего ту или иную кафедру. Вызванное первоначально недостатком национальных научных кадров, это обстоятельство привело к рубежу XX столетия к замыканию исследовательской деятельности по отдельному направлению на личность профессора, оказывавшегося подобием императора в масштабах кафедры или дисциплины. Следствием этого стал консерватизм российской университетской науки^[38]. Внутри университетов росло напряжение между профессурой и младшим преподавательским составом, представители которого требовали улучшения своего материального обеспечения и возможности полноценно участвовать в академических делах^[39]. Даже та двусмысленная и слабая автономия, которая была достигнута российскими университетами к 1917 году, оказывалась внутри высших учебных заведений источником поколенческих конфликтов и (само)изоляции ученых от сообщества^[40].

Сама форма университета начинала все чаще восприниматься как слишком узкая, стесняющая научный прогресс и ограничивающая приток молодых талантов. Так, например, в относящемся к 1905 году письме к М.М. Ковалевскому видный ученый-экономист А.И. Чупров подробно развивает идею «Новой Школы», которая могла бы выступать как «дополнение и корректив ныне существующего университетского образования», позволив существенно расширить охват университетского образования и демократизировать преподавательский состав, за счет лиц, не защитивших магистерской или докторской диссертации^[41]. В ответном письме М.М. Ковалевский набрасывает программу создания двух школ «общественно-государственных» и «юридических» наук, курс обучения в которых должен быть рассчитан на два-три года и предполагать возможность обучения слушателей обоих полов. От преподавателей проектируемых заведений, согласно Ковалевскому, «требуются не ученые степени, а работы или педагогическая деятельность, а также имя в литературе или печати»^[42].

Состоятельность университета как образовательной формы в рассматриваемый момент зависела от того, удастся ли преодолеть господство старых схем описания и понимания высшей школы. Она продолжает зависеть от готовности к интеллектуальному и организационному поиску и сегодня. Перед 1917 годом, как и сегодня, усиливалось ощущение исчерпанности, отсутствия горизонта развития отечественной академической традиции. Попытка точного перевода западноевропейских образцов не оправдала себя. В наши дни развитие высшего образование уже не может строится по такой модели. Вопрос «почему университет?», «зачем университет?» не имеет сейчас очевидного ответа в мировом масштабе. Борьба за сохранение элементов советской образовательной системы оказывается порой только маскировкой отсутствия подлинного университетского (само)сознания. Это не означает, что мы в принципе лишены возможности дать на поставленные вопросы какой-либо ответ.

Российским университетам необходимо пережить трудный процесс окончательного размежевания с государственной машиной. Это не может произойти мгновенно. Катализатором движения вперёд, своего рода экспериментальной площадкой могут и должны стать формирующиеся внутри действующих государственных университетов поверх дисциплинарных границ активные группы, связанные совместной деятельностью с местными сообществами, профессиональными ассоциациями, международными движениями. Организация такого сотрудничества предполагает преодоление любых вариантов логики жёсткого «разделения» на преподавателей и студентов, «взрослых» и «детей», «начальников» и «подчинённых». Она финансируется добровольными регулярными взносами самих участников, а также сотрудничающих с ними групп и предприятий. Очевидно, что такая концепция имеет предпочтительные шансы на реализацию в небольшом или среднем по размерам высшем учебном заведении.

Университет в целом превращается в своего рода координационное «депо» открытого множества исследовательских групп. Коммуникация между ними может обеспечиваться на основе единых стандартов профессиональной этики, выражающей корпоративное представление о социальной ответственности академического сообщества. Высшая школа не столько дает знания, сколько специфическим образом организует обстановку, пригодную для их извлечения из совместной интеллектуальной деятельности. Качество знаний оценивается не по их «фундаментальности», а по качеству удовлетворения познавательных потребностей всех участников процесса. Такое удовлетворение может быть достигнуто только в процессе доверительного обмена идеями, которые свободно циркулируют в сообществе, создавая основание для его существования, что потребует мягкого подхода к защите прав интеллектуальной собственности.

Непереводимость академической традиции означает, что не существует универсально пригодных рецептов развития высшего образования. Каждый из них имеет ограниченную применимость и срок действия. В университете нужно создавать, развивать и стимулировать самые разнообразные занятия, потому что никто не знает наверняка, какое из них окажется важным в будущем. Там, где на все пространство высшего образования накладываются единые критерии, возникает питательная среда для показного рвения, скрытых интриг и равнодушия. Профессиональность академического интеллектуала проявляется прежде всего в установке на постоянную заботу о будущем, о живом продолжении начатых проектов. Смысл университета должен постоянно находиться под вопросом и, в свою очередь, вопросы должны придавать университету смысл. Предварительно, конечно, нужно достаточно хорошо видеть болевые точки настоящего, что требует хорошего знания истории и готовности его применять.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Андреев А.Ю. Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века. М., 2000.
2. Буслаев Ф.И. Мои воспоминания. М., 1897.
3. Вишленкова Е.А. Казанский университет Александровской эпохи. Казань, 2003.
4. Глинский Б.Б. Университетские уставы. // Исторический вестник. 1900, т. LXXIX. С. 718‑742.
5. Джаншиев Г.А. Из эпохи великих реформ. 5-е доп. изд. М., 1894. С. 221‑222.
6. Зорин А.Л. Разлука с семьей весной 1797 года: двойная идентичность Михаила Муравьева // Новое литературное обозрение, № 110, 2011. (Режим доступа: URL http://www.nlobooks.ru/node/1088. Дата обращения - 18.11.2012).
7. Иванов А.Е. Ученые степени в Российской империи. XVIII‑1917. М., 1994.
8. Кавелин К.Д. Устройство и управление немецких университетов. // Собрание сочинений. СПб., 1899. Т. 3.
9. Киевский университет. Документы и материалы. 1834‑1984. К., 1984.
10. Козлов С.Л. Сообщество выскочек: «Субъективный фактор» реформы высшего образования во Франции эпохи Второй империи // Новое литературное обозрение, 2009, № 100. С. 583—606.
11. Кулакова И.П. У истоков высшей школы: Московский университет в XVIII веке. // Отечественные записки, 2002, №2. С. 3-54.
12. Кулакова И.П. Университетское пространство и его обитатели. М., 2006.
13. Никс Н.Н. Московская профессура во второй половине XIX — начале XX века. М., 2008.
14. Рингер Ф. Закат немецких мандаринов. Академическое сообщество в Германии, 1890-1933. М., 2008.
15. Рождественский С.В. Исторический обзор деятельности министерства народного просвещения. 1802‑1902. СПб., 1902. История Московского университета. Т. 1. М., 1955.
16. Соболева Е.В. Организация науки в пореформенной России. Л., 1983.
17. Уставы Академии наук СССР. М., 1974.
18. Ферлюдин П.И. Исторический обзор мер по высшему образованию в России. Саратов, 1893.
19. Шевырев С.П. История императорского Московского университета. Репринтное издание. М., 1998.
20. Эймонтова Р.Г. Русские университеты на грани двух эпох. М., 1985.
21. Flynn J.T. The University Reform of Tsar Alexander I, 1802-1835. Washington, 1988.
22. Ruegg W. (Ed.) A History of the University in Europe. Volume 3: Universities in the Nineteenth and Early Twentieth Centuries (1800 -1945). Cambridge., 2004.